ТОРГОВЛЯ БЕЗ ОГРАНИЧЕНИЙ: ПЕРСПЕКТИВЫ РАЗВИТИЯ ЗСТ С ЕАЭС

В дискуссии приняли участие заведующий сектором Центральной Азии Центра постсоветских исследований ИМЭМО РАН имени Е. М. Примакова С. А. Притчин, эксперты Центра геополитических исследований «Берлек-Единство» (г. Уфа) А. Р. Сулейманов и А. В. Чекрыжов, исполнительный директор Центра стратегических решений «Аппликата» (Киргизия) К. К. Рахимов, финансист Р. И. Рысмамбетов (Казахстан), директор Таврического информационно-аналитического центра (г. Симферополь) А. В. Бедрицкий, научный сотрудник ИСАА МГУ им. М. В. Ломоносова Д. В. Сапрынская.

Инициатор ситуационных анализов и модератор дискуссии — ведущий научный сотрудник Центра евроазиатских исследований ИМИ МГИМО МИД России и профессор СПбГУ А. А. Князев.

Политика диктует экономике  

«Само по себе расширение географии интеграции ЕАЭС за рамки постсоветского пространства говорит о серьезной трансформации идеологии евразийской интеграции. Если раньше как внутри союза, так и за его пределами идея экономического сближения рассматривалась как попытка России удержать через интеграцию лидерство и экономические связи с бывшими республиками СССР, то сейчас ЕАЭС становится точкой притяжения и активизации инклюзивного экономического сотрудничества в Евразии, — считает Станислав Притчин. — И в этом ключе организация ЗСТ с Вьетнамом, Сербией, Сингапуром и Ираном, когда каждый этот игрок обладает своими сильными сторонами и уникальными характеристиками, заметно расширяет привлекательность общего рынка ЕАЭС, расширяет географию, спецификацию и логистику союза и сети его близких партнеров. В политическом плане это заметно повышает вес и авторитет ЕАЭС, а также является альтернативной моделью объединения стран Глобального Юга в условиях роста конфронтации по линии Россия — Запад, Китай — Запад, а также кризиса глобализации».

Алексей Чекрыжов полагает, что, «наверное, это уже банальнейшая вещь, но в будущем всё в любом случае будет зависеть от исхода конфликта на Украине и от положения России на глобальной геополитической арене. А в нынешней ситуации, если мы проанализируем сегодняшние процессы, то мы, разумеется, можем констатировать тот факт, что, несмотря на благоприятные отношения к ЕАЭС, несмотря на заинтересованность в участии в этом 200-миллионном рынке, большинство потенциальных игроков в виде некоторых стран Ближнего Востока, Юго-Восточной Азии, они, прежде всего, анализируют риски, и 2024 год, наверное, не будет таким богатым на позитивные события, каким мог быть ранее, если абстрагироваться от специальной военной операции». По мнению Александра Князева, «есть ощущение, что все страны, за исключением Ирана, которые имеют соглашения по зонам свободной торговли с ЕАЭС, все будут занимать в большей степени выжидательные позиции до достижения геополитической определенности…».

Алексей Чекрыжов согласен: «Наблюдательная позиция, как мне кажется, первична в любом случае … на чаше весов экономические выгоды, но экономические потери здесь тоже могут превалировать в виде вторичных санкций. Посмотрим, как Брюссель в дальнейшем будет относиться к третьим странам, если санкции по отношению к третьим странам по-прежнему будут влиять не на многое, как сейчас в Киргизии или Таджикистане, то и правительства этих государств будут более активно вовлекаться в процесс регионализации, в развитие региональных векторов Евразийского экономического союза».

Александр Бедрицкий: «Сегодня экономика в значительной степени определяется политикой. Наглядный пример — судьба «Северного потока», который, казалось бы, был выгоден для Европы, а на самом деле получается, что Европа осталась без российского газа, несмотря на прямую выгоду. Поэтому рассуждать чисто с экономической точки зрения о том, как выстраивать отношения в зонах свободной торговли с ЕАЭС, как мне кажется, будет неверно. Возьмем Сербию, которая не имеет общей границы с нами, зажатая странами Евросоюза, и, естественно, внутренняя политика в стране очень зависит от этого фактора. И любые санкции, даже минимальные, даже запрет, допустим, въезда на территорию стран ЕС из Сербии, может оказаться решающим фактором. Берем Армению, которая сейчас всяческие демарши совершает в отношении ОДКБ. Допустим, что Армения заявляет о выходе из ОДКБ, это же неизбежно повлечет за собой и проблемы на поле ЕАЭС. Хотя Армения очень заинтересована в ЕАЭС, там бизнес очень заинтересован. Поэтому я думаю, что если мы говорим о каком-то расширении, то наиболее перспективный действительно Иран, который заинтересован».

Время неопределенности продлевается  

Алексей Чекрыжов: «Мы уже поднимали вопрос по поводу того, что некоторые компании из стран Центральной Азии уже были подвергнуты санкционному воздействию, но по большому счету на многое это не повлияло. Инструменты обхода этих барьеров уже сформированы: открывается новая организация, это самый банальный пример, и, если существует риск ее блокирования (в том числе по линии банковской системы), через некоторое время открывается новая компания-прокладка, так называемая финансовая (то есть компания-посредник)». Менее оптимистичен Станислав Притчин: «Вместе с тем существуют вызовы для практического наполнения сотрудничества даже с уже обозначенными странами. В первую очередь они связаны с давлением со стороны США и их союзников через политический шантаж, введение первичных и вторичных санкций против экономических акторов. Этот инструмент меньше может оказать влияние на сотрудничество с Ираном, так как сама Исламская Республика находится под серьезными санкциями, и поэтому введение со стороны Запада дополнительных санкций будет малоэффективным и вряд ли может стать препятствием для реализации ЗСТ. Но зато в случае с Ираном подключение его через ЗСТ к ЕАЭС создает совершенно новую логистическую и торговую конфигурацию в регионе Каспия с завершением строительства железнодорожной коммуникации в рамках МТК «Север — Юг», что в перспективе может способствовать и дальнейшему росту привлекательности ЕАЭС».

Александр Князев: «Пока я не припомню таких прецедентов, чтобы на какую-то из стран, с которыми мы имеем зоны свободной торговли — кроме Ирана, это Сербия, Сингапур, Вьетнам, Куба, — я не припомню, чтобы на них именно за участие в ЗСТ с ЕАЭС накладывались сейчас какие-то санкции…». «Это просто вопрос возрастающих рисков, — уверен Алексей Чекрыжов, — там можно тоже ожидать потенциальные вереницы делегаций из Европы, США и прочего, то есть то, что мы сейчас наблюдаем во многих странах Центральной Азии… Это, наверное, максимально пессимистичный сценарий, но я не думаю, что он действительно реализуем. Де-факто пока страны Европы не позволяют себе говорить о потенциальном запрете на все торговое экономическое взаимодействие ЕАЭС через ЗСТ с третьими государствами. Вопросы политического давления здесь пока действительно не сказываются, но риски объективно прослеживаются, в уме все-таки подобные угрозы надо держать. И для стран, которые были бы готовы рассматривать возможность заключения договора о ЗСТ, но пока размышляют». В продолжение — ремарка от Александра Князева: «Еще и внутриполитические факторы могут заработать. Мы же видели, как Аргентина резко ушла от участия в БРИКС, например. Не исключено, что и в некоторых других странах, которые предполагали заключить договоры о ЗСТ с ЕАЭС, тоже могут вот такого рода внутриполитические факторы сработать вкупе с внешними…». Алексей Чекрыжов согласился: «Да, и тем более бездействие — оно, наверное, пока многим кажется более эффективным».

Артур Сулейманов: «Санкции часто позиционируются как некий эффективный механизм, который Запад будет обязательно применять. Может быть, в рамках ЕАЭС стоит создать рабочую группу (может быть, она и есть), чтобы проработать вопрос: как ЕАЭС реагировать на эти вот вызовы вторичных санкций, как их превратить в новые возможности, в точки роста. Нужно реально просчитать, какие секторы экономик стран ЕАЭС наиболее подвержены вот этим вторичным санкциям, и, может быть, предложить какие-то новые условия для того, чтобы страны не боялись этих вторичных санкций. А может быть, в текущих условиях нужно действительно немножко выжидать и реализовывать каждому свои национальные интересы, может быть, не так ярко, не так активно, но достигать каких-то экономических показателей».

Теория международных отношений: гладко было на бумаге…

Артур Сулейманов: «У меня складывается мнение, что те принципы, те законы, на которых строилась классическая теория международных отношений, которая объясняла международную интеграцию, она сегодня сломалась и не работает. Если взять классические принципы интеграции, то их по меньшей мере три, и первый принцип: интеграция преимущественно с соседями, с приграничными государствами. Но сегодня уже создан такой международный институт ЗСТ, который не ограничивает сотрудничество и интеграцию ЕАЭС только со своими соседями. И это открывает перед ЕАЭС вопрос: а что дальше? Будет ли ЕАЭС развиваться в лоне постсоветской интеграции? Или, как мы видим, тенденция к установлению связей вне критерия соседства — пока через ЗСТ, а в перспективе интеграция может быть построена уже по иным принципам, и это в какой-то степени определяет и будущее ЕАЭС. Второй принцип, который сегодня сломался, не работает, — это то, что в теории интеграция — это взаимодействие двух и более государств, имеющее целью получить некий синергетический эффект, который они не могут получить в одиночку. Этот принцип сегодня тоже не работает, можно взять не только ЕАЭС, но, к примеру, ту же НАТО, где вступление Швеции или Финляндии едва ли даст какие-то синергетические эффекты, они не будут более безопасны, чем, например, они бы не вступали в НАТО. Вступление в любой союз теперь становится панацеей, сам по себе союз не решает ни военно-технических, ни военно-политических задач, ни экономических задач. Но возьмем, к примеру, отношения России с Узбекистаном. Мы видим, что между Россией и Узбекистаном развивается в формате двухсторонних отношений очень прогрессивный диалог и в военно-техническом плане, и в экономическом плане. Следующий, третий принцип, это формирование некой идентичности. Мы очень часто, это как пример, говорим про европейскую некую идентичность, но современная ситуация показывает, что и в условиях международного кризиса европейская идентичность тоже не выдерживает никакой критики. Как бы европейцы об этом гордо ни говорили, серьезный системный кризис в плане идентичности у них уже происходит».

«Сегодня нужна какая-то новая методология управления интеграцией и евразийской интеграцией, которая позволила бы посмотреть на этот процесс более объективно и более реально, — продолжил Артур Сулейманов. — Теория международных отношений, политология, они позволяют рассматривать определенный предмет исследований в определенной проекции. Но важно на этот предмет исследования посмотреть в целом: снизу, сверху и сбоку. Есть определенный дефицит в теории международных отношений, который сегодня не заполнен, теория не дает ответа на вопросы реальности». А Дарья Сапрынская отметила, что вообще о теме ЕАЭС, включая и ЗСТ, «зачастую говорят абстрактно. Когда мы поднимаем тему зон свободной торговли, то можно видеть, что значение интеграции и ее результатов недостаточно освещено среди широких масс населения. О реализации какого-либо взаимодействия между ЕАЭС и, например, Вьетнамом практически не говорится. Не говорится ни о каких-то преференциях, которые получают страны ЕАЭС при создании ЗСТ, например, с Вьетнамом или Ираном». Дарья Сапрынская выразила надежду, что у Казахстана, представитель которого сейчас возглавляет Евразийскую экономическую комиссию, есть шанс исправить эту ситуацию. «Все наши интеграционные инициативы, включая как зоны свободной торговли, так и более глобальные проекты, требуют институциональной сопряженности. Поэтому, если мы рассуждаем о большом евразийском партнерстве, пожалуй, у Казахстана в сложившейся геополитической обстановке есть много возможностей для того, чтобы осуществить сопряжение различных инициатив».

Вопрос институализации сопряженности ЕАЭС с внешним контуром заинтересовал и Артура Сулейманова: «Это концептуально важный вопрос. С 2015 года мы стали активно говорить про большое евразийское партнерство, про Большую Евразию. Более того, нашли точки соприкосновения Евразийского союза и китайской инициативы «Один пояс — один путь». Однако уже 2024 год, и, к сожалению, мы пока только концептуально это продумываем, однако в плане практического содержания и наполнения вот этой вот интеграции в сопряжении двух проектов, евразийского и китайского, на сегодняшний момент мы далеко не продвинулись. Ведь если говорить о каких-то таких концептуальных, глобальных вещах, то, наверное, одна из проблем — это формирование общих рынков. Например, формирование общих рынков энергоресурсов. Если в плане электроэнергии мы немножко продвинулись вперед, то в плане, например, общего рынка газа или общего рынка нефти и нефтепродуктов сложнее. Сможем ли мы сформировать общий рынок нефти, нефтепродуктов, учитывая, что западный капитал во многих нефтегазовых компаниях стран ЕАЭС, в том же самом Казахстане. И как мы собираемся формировать общий рынок? И есть еще проблема определения новых участников ЕАЭС — она, может быть, скорее тактическая, но она есть. Стоит ли, например, сегодня интенсифицировать, активизировать обсуждение по поводу вступления ряда других стран из СНГ в ЕАЭС. Может быть, сейчас как раз самое хорошее время в условиях формирования какого-то нового мироустройства как раз и активизировать диалог о вступлении новых членов? Заложив в повестку те основные аргументы, те позитивные моменты, которые получают страны в случае полноценного вступления в ЕАЭС. Может быть, как раз пришло то самое время, когда мы должны более открыто и более активно продвигать вот эту самую повестку?».

Александр Князев: «Возможно, перспективнее могут оказаться как раз некоторые страны, не входящие в СНГ. В Таджикистане, например, есть рассуждения о том, что зачем, дескать, вступать в ЕАЭС, это повлечет определенный и нежелательный набор обязательств, тогда как все свои интересы, ну, торговые прежде всего, Таджикистан реализует в формате ЗСТ СНГ и с Россией в двустороннем формате». Артур Сулейманов: «Ну, с Таджикистаном тоже, наверное, не так всё просто, мы же все понимаем, экономическую модель Таджикистана и его вступление в ЕАЭС тоже нужно просчитывать, что для нас важнее: это политический аспект, или это интеграция и всё-таки экономический, и здесь, я боюсь, что может быть и не совпадут политические и экономические интересы. В любом случае мы видим, что внешнеторговый оборот с каждым годом показывает высокий рост, высокий темп, и это очень важный момент, который характеризует ЕАЭС не только как форму обустройства пятерки стран, но и как новую экономическую модель, которая позволяет странам развиваться. Тема синхронизации СНГ с ЕАЭС важна, есть некий дубляж функций между СНГ и ЕАЭС и некоторые страны СНГ просто не рассматривают вступление в ЕАЭС, просто установив хорошие отношения с Россией. Конечно, нужно разграничение».

Qui prodest? Qui non prodest?

Кубатбек Рахимов: «На самом деле нужен некий бенефициарный анализ по конфликту России с Западом и смотреть: как и каким образом это влияет на интеграционные или дезинтеграционные настроения тех или иных стран. Если мы разделяем страны на те, которые выиграли, и те, которые проиграли, нам сразу станет понятно, как отстраивать те или иные интеграционные стратегии. Что касается таких специфических стран, которые заключили соглашения о зоне свободной торговли, то в ЕАЭС их тоже нужно сразу развести по разным углам. Скажем, Сингапур сразу автоматически попал в список недружественных стран для России, но при всём том соглашение о ЗСТ с ЕАЭС Сингапур не денонсировал, то есть как бы формально, логически он остается как партнером, так и недругом. Это непростая картина мира, это классические «50 оттенков». Во Вьетнаме банк, через который шли рубли, который неплохо был вовлечен в торговлю Россия — Вьетнам, перестал проводить платежи. Потому что, говорят, у них соучредитель — государство, и они очень боятся всё-таки попасть под вторичные санкции. Соответственно, у него остаются варианты работать через какие-то другие страны. Вот здесь классический пример того, что да, зона свободной торговли есть, но есть и угроза получить санкции, это в первую очередь для банковской системы, банки, как правило, нагнетают эту атмосферу. Соответственно, так и остальные выгодоприобретатели. Вот сейчас мы зафиксировали вступление Ирана, в этой иранской сделке два выгодоприобретателя прямых — это Армения, потому что армянская экономика очень неплохо завязана на Иране. Ну и, конечно же, Россия, ведь проект того же транспортного коридора «Север — Юг» завязан на Иране, а еще и военно-техническое сотрудничество, сотрудничество в области ядерной энергетики, там огромный список. А вот что выиграли от этого там Казахстан, Киргизия и Беларусь, это надо отдельно смотреть».

Кубатбек Рахимов предложил также обратить внимание «на конвергенцию таких интеграционных объединений, как ЕАЭС и ОДКБ. Военно-техническое сотрудничество позволит вырастить крупные евразийские промышленные конгломераты, которые будут востребованы в дальнейшем. Потому что даже если завтра или послезавтра закончится украинский конфликт, что мы получим на выходе? Дальнейшая демилитаризация евразийского пространства — сложный вопрос. Возможна ли демилитаризация с одновременным демонтажом новых контуров оборонного промышленного комплекса: куда это пойдет, как это пойдет? Соответственно, наша новая геополитическая конфигурация должна отталкиваться от того, что наше общее экономическое пространство должно производить востребованную продукцию оборонного промышленного комплекса, и она должна уходить на внешние рынки. Соответственно, вот эта конвергенция ОДКБ и ЕАЭС должна носить осмысленный характер в части создания таких оборонно-промышленных конгломератов.  Нужна интеграция на основе конвергенции жизнеспособных механизмов и на прагматичной основе». По поводу конвергенции ЕАЭС и ОДКБ Александр Князев выразил сомнение: «Безусловно, военно-промышленный комплекс — это классический генератор технологических, прежде всего, производств и способен стимулировать рост экономик в целом. Но посмотрите, как Казахстан у нас всегда очень старательно дистанцируется от какого-либо политического взаимодействия ЕАЭС. А всё, что относится к ВПК, сейчас вопрос крайне политический. Боюсь, что вопрос конвергенции ЕАЭС и ОДКБ для Астаны был бы, сейчас по крайней мере, да и в какой-то обозримой перспективе, очень болезненным. Хотя идея, конечно, очень интересна».

Хоть борзыми щенками, хоть соболями…

Расул Рысмамбетов: «Сейчас в ЕАЭС есть возможности постепенно налаживать торговлю, хотя, конечно, есть и какие-то технические неурядицы, нетарифные барьеры и так далее, и так далее. Сейчас развивается коридор «Север — Юг» — не только через Каспий, но и по сухопутному маршруту через Казахстан и Туркменистан. В непосредственной близости почти 70 миллионов — рынок Центральной Азии, 40 миллионов — Афганистан, 200 миллионов — Пакистан. Сейчас время активной торговли, налаживания маршрутов вне зависимости от текущей там геополитической конъюнктуры. Есть, конечно, вопросы по санкциям, есть определенные вопросы по платежам».

У Дарьи Сапрынской критический взгляд на вопрос платежей: «При увеличении объемов торговли в реальном выражении для рынка и государственных институтов существует проблема проведения платежей. Поэтому для российско-казахстанского сотрудничества финансовое взаимодействие остается актуальной проблемой, есть ограничения со стороны иностранного капитала, вовлеченного в финансовую сферу Казахстана».

Расул Рысмамбетов, отчасти соглашаясь, всё же уверен, что «именно в торговле между Казахстаном и Российской Федерацией, по-моему, проблем нет вообще, потому что есть ВТБ-банк в Казахстане». «Очень важное замечание, но хотя я рискую прозвучать как ранний Генри Форд, но самое главное —движение товаров, а не движение капитала. 2021 год — 51 процент импорта продовольствия в Казахстан приходил с территории России: как от российских собственных компаний, так и от транснациональных, активно работавших в России и поставлявших свои товары. Сейчас часть крупных мировых игроков в России спокойно работают, просто сделали ребрендинг, поменяли схемы платежей, все ушли в какие-то офшорные зоны, вроде Эмиратов. И западные партнеры выражают полное понимание того, что Россия — крупный наш торговый партнер, и мы спокойно торгуем. Я думаю, это продлится, политики приходят и уходят, а люди и территории остаются, и торговля идет. Есть такой проект, как Distributed Russia, «Распределенная Россия»: просто значительная часть финансовых потоков, которые завязаны на Россию, они перешли на территорию свободных экономических зон — в Эмиратах, на Кайманах, в Гонконге и так далее. Касательно транзита и касательно торговли я вообще не вижу никаких ограничений сейчас. Да, ряд российских и международных компаний переместился в Казахстан, они обслуживают российский рынок с территории Казахстана. Что касается каких-то жизненно важных индустрий, торговли, продуктов питания и так далее, ГСМ, всё пока идет без изменений. Европейские, американские и российские партнеры, все с пониманием относятся к тому, что есть санкции, но есть и вещи, которые не могут попадать под санкции».

«Важно, каковы сейчас перспективы следующей платежной системы, следующей валюты, которая должна быть использована, потому что доллар и евро не очень свободно ходят — как в силу санкций, так и в силу внутренних ограничений на территории России, — продолжил, завершая, Расул Рысмамбетов. — Юань достаточно сложная валюта, она политизированная, всё-таки немного искусственно, часто ослабляется. Есть валютная пара рубль — тенге, но, если сейчас что-то случится на рынке, это не будет работать. Рубль, к сожалению, не годится. Тенге тоже, у нас слишком маленькая экономика, чтобы тенге хватило ликвидности. На криптовалютный рынок очень сильно повлиял вывод средств из России через криптобиржи, а нужно что-то прозрачное, понятное, подконтрольное. Нужно понимание: кто, за что, чем рассчитывается. А Станислав Притчин подвел итог: «Да, наиболее важной в любой перспективе является как раз активизация сотрудничества в банковско-финансовой сфере в вопросах создания альтернативной существующей системе обмена банковской информацией».